Kianit, ты просила следующий кусочек поскорее.
читать дальше― Зовут на танцы, ― грустно усмехнулся Странник. ― Чуть ли не насильно пытаются познакомить с какой-то Кари.
― Так идите, ― улыбнулась Авиенна.
― Вам не кажется все это немного странным? Где-то там за горами бушующие людские орды, а у вас тут танцы, разговоры об искусстве, творческие вечера?
― Нет, мне не кажется это странным. Если план Маришаля не сработает, и люди перебьют сперва бывших союзников, а потом примутся за недавних врагов, то все мы погибнем, даже не успев понять, что происходит. Мы прямо сейчас, если вам угодно, можем начать жить ожиданием смерти. Но ожиданию я предпочитаю поступки. Зачем покорно ожидать смерти, если события можно ускорить? И вот мы снова оказываемся перед проблемой самоубийства.
― И?
― Я еще не хочу уходить. Когда у меня появится чувство, что я живу, считая дни, я уйду, не раздумывая. ― Ее ответ прозвучал жестче, чем ей того хотелось.
― Я живу, считая дни.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
― Я живу, считая дни, ― настойчиво повторил он.
Она молчала. Он смотрел на нее. Испытующе. Холодно. Зло.
― Подойдите ко мне, ― попросила-приказала она.
Он повиновался. Она достала из ящика письменного стола кинжал.
― Закройте глаза.
Он зажмурился.
Ему вдруг стало холодно.
Секунда.
Еще секунда.
Он почувствовал мягкое касание руки.
Еще секунда.
Его губ коснулись ее губы. От неожиданности он открыл глаза.
― Пожалуйста, поживите еще немного, ― попросила она.
― Я…
― Не говорите ничего. Просто приходите вечером на танцы. И обещайте мне, что потанцуете с Кари. Иначе я на вас обижусь.
― А я тебе говорю, что наш язык ― это базис, ― азартно твердил Эку. ― Мы не можем позволить себе неумелое искусство, потому что наше искусство, хотим мы того или нет, развивается в контексте созданного Поэтессой языка, то есть в контексте высокого искусства. Поэтому все некрасивое моментально бросается в глаза, резко контрастируя с базисом, с фоном. Понимаешь?
― Эк тебя заело! Подумай сам, чисто исторически посмотри: базис ― это осьменский. Дворцовоэльфийский ― это в чистом виде надстройка над базисом. Посмотри на это в историческом развитии. Важен генезис, понимаешь? И с точки зрения генезиса наш язык ― это лишь одна из многих надстроек над осьменским базисом, откуда следует, ― обрати внимание, применяю твою логику, ― что искусство в контекстуальных рамках дворцовой культуры является лишь одной из бесконечно многих форм художественной реальности.
― Ты мешаешь в одну кучу. Я не обсуждаю возможные формы творческого самовыражения, а говорю лишь о сложившихся в рамках нашей культуры взглядах на искусство, о парадигме искусства. В рамках этой парадигмы нет места таким картинам, как «Черное на черном».
― «Черное на черном» ― это крик больной души.
― Да пусть хоть надорвется, но зачем же называть это искусством?! Что же, теперь называть искусством и эти висящие лепешкой на ветке часы?
― Не трогай Вдали! Безумие такой интенсивности ― это высший разум!
― Искусство ― не разум! Искусство ― чувство!
― Почему? ― тихо спросил Странник.
― Это был единственный способ заставить вас прислушаться к моим словам.
Они снова сидели, разделенные столом.
― Дали мне лекарство? ― мрачно пошутил он.
― Нет, ― она кокетливо покачала головой, ― просто поцеловала симпатичного мужчину, чтобы он перестал говорить глупости. И поскольку я до этого слушала ваши глупости, то теперь вы должны оказать мне ответную услугу и послушать мои. Хорошо?
― Только не советуйте мне окунуться с головой в работу.
― Не бойтесь, я не собираюсь вас лечить, ― улыбнулась она. ― Хотя совет неплохой. Т-с-с-с, ― она приложила палец к губам, ― я знаю, что вы хотите возразить.
Больше всего его рассердило это «т-с-с-с»:
― Вы знаете, но не хотите понять. Но я попробую объяснить еще раз. Максимально ясно, чтобы мы наконец-то оставили эту тему. Навсегда. ― Он говорил медленно, очень четко выговаривая слова, но постепенно распалялся все сильнее. ― Даже если я смогу добраться до Виллариса своим ходом, что сомнительно, принимая во внимание бесчинствующие по всему северу человеческие банды, не подчиняющиеся ни эльфам, ни гномам; даже если окажется, что лаборатория не пострадала или, говоря открытым текстом, не разграблена южными варварами, которых продеисты в своей слепоте величают союзниками; даже если я вдруг добьюсь успеха, что лично я считаю абсолютно невозможным, потому что успеха не добились даже Эрудит с Энергетиком, ― даже при выполнении всех этих условий продолжать работу над антибожественным оружием бессмысленно: сейчас лето сто пятого года, а не начало сто третьего, когда все они еще были живы!
― Вы очень красивый, когда сердитесь. Не удивлюсь, что вы сердитесь нарочно, зная мою слабость к красивым мужчинам. ― Она озорно подмигнула, будто не замечая его колючих глаз. ― Вы сбили меня с мысли. ― Она на секунду задумалась. ― Вспомнила: через неделю-две из тайги вернется Воин. Поговорите с ним…
― Я сам способен обеспечить свою безопасность, ― перебил он. ― Тот факт, что Гры принес меня сюда, как мешок с картошкой…
― Вы начинаете сами себе противоречить. И вообще, не спорьте со мной, а то я рассержусь и скажу Воину, чтобы он никуда с вами не ездил. Все, хватит говорить о судьбах мира. Идите и приведите себя в порядок. Я хочу, чтобы вечером вы были самым красивым.
― Добрый день, спорщики. Меня зовут Милосердие. Я продеист, здесь нахожусь по поручению бога, организовал реабилитационный центр для пострадавших от войны и ее последствий.
― Добрый день. ― Легкий полупоклон. ― Меня зовут Экумбертоль. Я не участвовал в войне, сюда приехал, чтобы ничего не слышать о боге.
― Бог уважает ваше желание игнорировать его.
― Божественное уважение льстит моей ничтожной особе, однако я не хотел бы, чтобы вы в дальнейшем информировали меня о его ко мне отношении. Смею надеяться, что вам не составит труда удовлетворить мою скромную просьбу.
― Я приложу все усилия, чтобы ваше пребывание здесь не было омрачено неприятными новостями. Вы позволите забрать у вас Ликурия?
― Сожалею, но я не властен ответить на этот вопрос. По поручению Авиенны Ликурий любезно показывает мне творчество постояльцев.
― Ладно, ― махнул рукой Ликурий, ― чему быть, того не миновать. Пойдем, деспот, от тебя ведь все равно не спасешься. А ты, ― он повернулся к Эку, ― загляни к Авиенне, она просила.
― Всенепременно, ― заверил его Эку.
― Рад был познакомиться с вами, ― сказал Милосердие.
― Несказанно рад нашей встрече.
Они церемонно раскланялись.
― Так какими вы к нам судьбами? ― поинтересовалась Авиенна. ― Чаю хотите?
― Нет, спасибо, ― отказался Экумбертоль, ― я все утро что-то ем. Я от знакомых из Восточной дуги. Они мне вас настоятельно рекомендовали.
― Вы ведь сын Клеодны и Розеса?
― Да.
― И ваши знакомые считают, что после смерти родителей вам надо в обязательном порядке пройти курс лечения?
― Они не формулировали это так, но да, они придерживаются этого мнения.
― А что думаете вы?
― Не знаю. Не люблю копаться в себе. Но, с другой стороны, если друзья считают, что так будет лучше, то, может, они видят в моем поведении какие-то негативные изменения… Но я не верю в психоанализ, так что, если говорить откровенно, я сюда ради галочки приехал.
― Вы думаете, я верю в психоанализ?
― Я полагал, что вы им занимаетесь.
― Я лечу души. Единственный доступный мне инструмент ― психоанализ. Я вижу его несовершенства, но у меня нет других инструментов.
― Вы полагаете, есть другие инструменты?
― Убеждена. Вы никогда не видели Биолога в действии? Она могла индуцировать в пациенте любые душевные состояния. Для нее каждая душа была музыкальным инструментом, из которого она могла извлекать любые звуки.
― Но этим знанием она, судя по всему, с вами не поделилась?
― Нет. Милосердие… По выражению вашего лица я вижу, что вы уже успели с ним познакомиться. Он на самом деле вовсе не так плох. И талантливейший врач. Он сам называет себя всего лишь врачом от бога, но поверьте мне, у него настоящий талант.
― Не разбираюсь в медицине, поэтому полностью присоединяюсь к вашей точке зрения.
― Вы к нему еще привыкнете. Он тяжеловат в общении, но замечательный профессионал. Так вот, он говорит, что ближе к концу войны продеисты начали активно исследовать свойства души. Первоначально ставилась задача разработки методов воздействия на сознание орков, позднее появилось второе направление ― оказание помощи раненым. И они добились определенных успехов. Я видела, как Милосердие наложением рук останавливает истерику. Он говорит, что не может этому научить, потому что знание у бога, он лишь инструмент в его руках, но какая в конечном итоге разница, у кого знание, главное, что оно не потеряно окончательно. То, что сейчас могут лишь избранные клирики, рано или поздно смогут все, я в этом убеждена. А пока я вынуждена довольствоваться психоанализом. Поверьте мне, психоаналитические сеансы, если относиться к ним, как к своего рода игре, ― замечательное времяпрепровождение.
― Милосердие, похоже, невысокого мнения о военных тайнах.
― Он считает, что после подписания мирных соглашений в Вилларисе война для эльфов окончена. Врагов, шпионов, военных тайн для него больше нет.
― Интересно, что на это сказали бы Стратег с Висмарком.
― Говорят, Милосердие уехал к нам в знак протеста против отправки ограниченного эльфийского контингента в Западную дугу.
― И Стратег дал уехать такому специалисту? Слишком хорошо, чтобы быть правдой.
― Стратег руководит армией, а не народом. ― Она помолчала. ― Хорошо, пусть он шпион. Какие у нас военные тайны? Никаких. Если он найдет что-нибудь интересное для шпиона, пусть берет и пользуется. Он столько для нас сделал, что было бы просто неприлично отказать ему в возможности пошпионить. Но я действительно не могу представить, что он к нам заслан штабом продеистов.
― Зачем же штабом? Он приехал сюда по поручению бога. Он тут ходит среди вас и все, что вы думаете и чувствуете, отправляется прямиком к его работодателю. И где-то уже подписываются божественные приговоры.
― Если богу хочется подглядывать за мной в замочную скважину, то я могу лишь пожалеть его. Если бог живет исключительно ради того, чтобы наблюдать за нами, судить и выносить приговоры, то мне искренне его жаль. Он мог бы найти лучшее применение своим силам.
― Напрашивается вывод: бог бессилен, поэтому все, что ему остается, ― это наблюдать за нами, судить и выносить приговоры. У него нет своей жизни, и он ворует наши.
― Я почти жалею, что с нами нет Милосердия, ― улыбнулась Авиенна, ― он бы сейчас встал на баррикады.
― Я разорвал бы его на кусочки вместе с его баррикадами!
― Дался вам это бог! Наплюйте на него и живите, как жили всегда.
― И как вы прикажете жить в мире, который он изгадил своим появлением?!
― День за днем, молодой эльф, день за днем. Живите и не думайте о боге. Что он вам? Бьет стекла в вашем доме? Малюет неприличные слова на вашем заборе? Мы все придаем богу слишком большое значение. Наши постоянные размышления на божественную тему делают бога более реальным, чем он есть на самом деле. Поэтому я объявляю наш импровизированный богословский диспут оконченным. И никаких возражений, молодой эльф, никаких возражений! Давайте лучше поговорим о вас. Чем бы вы хотели у нас заниматься?
― Чем угодно, но только не под командой Милосердия.
― Нет ничего проще. Какие искусства вы предпочитаете?
― Я из семьи архитекторов, я ненавижу искусства.
― Ну-ну, остыньте, иначе я на вас обижусь. Оставим изобразительные искусства. Что вы скажете о музыке?
― Отдельная большая тема. Не хочу распространяться, поэтому краткое резюме: не хочу никакой музыки.
― То есть сегодня вечером вас на танцах не ждать?
― Я еще не решил.
― Я очень хотела бы видеть вас сегодня вечером на танцах. Обещайте, что вспомните обо мне, когда будете принимать решение. Хорошо?
― Обещаю.
― Спасибо. Вы прелесть. ― Она поправила прическу. ― Как вы относитесь к литературе?
― С тех пор, как я узнал, что папа попробовал себя и на этом поприще, я охладел.
― Вы читали «Манифест»?
― Вы о нем слышали?
― Да. И не могу найти никого, кто читал.
― Я тоже не читал, но слышал, он писал его у вас.
― Не думаю. Говорят, он написал его в разгар войны. Во всяком случае никто из персонала не видел, чтобы он что-нибудь писал. Есть мнение, что «Манифест» ― это чистой воды выдумка. Даже если он и существует, то написан не лично Розесом и даже не с его слов. Поэтому если вашим единственным возражением против занятий литературой является «Манифест», то я не вижу препятствий.
― О чем мне писать? Впрочем, я начинаю со второстепенного вопроса. Во-первых, я не умею писать.
― Übung macht den Meister, как говорят наши друзья из Западной дуги.
― То есть писать в стол, пока не получится что-нибудь более-менее пристойное?
― Зачем же в стол? Будете читать мне.
― После одного-двух таких чтений вы меня запрете в номере с мягкими стенами.
― Вы картину «Черное на черном» в нашей галерее видели?
― Незабываемое произведение.
― Автор пользовался полной свободой передвижения. Даже после создания шедевра.
― Он, кстати, не объяснил, что хотел сказать этим полотном?
― Объяснил. Пришлось конференцию устраивать, столько было желающих выяснить, что же это такое.
― И?
― Его предшественники победили форму. Он пошел дальше и победил цвет. Мы все очень радовались, что он достиг своей цели. Рукоплескали ему стоя.
― Вот я вас слушаю, и мне совершенно писать не хочется.
― Ничего-ничего, вы еще войдете во вкус.
― Не думаю. Я даже не знаю, о чем писать. Мне нечего сказать.
― Совсем-совсем? Вот мы с вами разговариваем, и вы, позвольте заметить, принимаете активное участие в беседе.
― Это другое дело. Я знаю, что сказать конкретному эльфу в конкретной ситуации, но что сказать абстрактному читателю? Не говоря уже о том, что чем мудрее читатель, тем меньше ему надо сказать, чтобы он тебя понял. Литература может быть только для делающих в жизни первые шаги, умудренных опытом книги будут неизбежно раздражать избыточностью текстов. Но не писать же учебники для людей, в самом деле. А что можно написать для эльфов? Все основные темы уже проработаны Поэтессой и Дизайнером.
― Пишите что-нибудь историческое. Исторические драмы, например. Если в чем-нибудь и есть прелесть новизны, то только в истории.
― Не знаю…
― Главное, не относитесь к этому серьезно. Смотрите на это, как на забавную игру. Вы не заметите, как втянетесь. Хотя бы попробуйте, хорошо?
― Только ради вас, ― улыбнулся Эку.
― Вот и прекрасно! И не забудьте: сегодня вечером я жду вас на танцплощадке у седьмого корпуса.
― Ликурий никогда нам не простит, если мы не потанцуем, ― укоризненно сказала Кари.
― Я как-нибудь с этим справлюсь, ― пожал плечами Странник.
― Он такой солнечный мальчик, не хочется его огорчать.
― Мальчик?
― Не могу объяснить, но я к нему испытываю материнские чувства.
― Кари, пожалуйста, послушайте, что я скажу, и не обижайтесь на меня. При других обстоятельствах я бы парил от счастья, получив от вас приглашение на танец, но я люблю другую. И я не хотел бы вводить вас в заблуждение, принимая знаки вашего внимания.
Она наклонилась к нему и прошептала:
― Я знаю, кого вы любите.
Он вопросительно посмотрел на нее.
― Он стоял и думал, что на его мужественном лице не дрогнул ни один мускул, ― процитировала она. ― Ваше сердце ― открытая книга.
― Только вот она не хотела в ней читать.
― Для нее на всем свете существовал лишь один мужчина. У нее это было написано на лице.
― Вы ее знали?
― Я у нее училась. Популяционная динамика. Ликурий вам, наверное, говорил.
― Наверное, я не вслушивался.
― А я очень даже прислушивалась к его рассказам, ― озорно улыбнулась она. ― Ладно, я не хотела вас смущать. Давайте просто потанцуем? Очень не хочется огорчать Ликурия.
― Я помню, пришел к ней однажды с одной идеей. Она раскритиковала в пух и прах. Помню, сказала: «Странник, ведь голова у вас не только для того, чтобы ей есть». Я тогда обиделся безумно. Мне ее очень хотелось увидеть, поговорить с ней, а она сразу в формулы.
― Да, эта присказка про голову у нее была из любимых. Помню, однажды ей чуть в волосы не вцепилась, так она меня довела. Сейчас вспоминаю все это, и сама себе тогдашней удивляюсь. Какие волновали проблемы… На днях пыталась вспомнить, чем до войны занималась ― оказалось, все выветрилось. А ведь когда-то была не из последних. А теперь все ушло. Вот так… Сейчас думаю о том, что было, и не верю, что это было со мной. Была какая-то совершенно другая жизнь. Были какие-то события, я что-то читала, ходила в театры, на выставки, с кем-то спорила на конференциях… Ты знаешь, так хочется снова начать жить. Вырваться из этой колеи…
― Чтобы попасть в другую?
― Если так смотреть, то у меня и до войны была колея.
― Вот и я тебе о том же.
― Но та, довоенная, мне нравилась больше. Она на меня не давила.
― А сейчас на тебя что давит?
― Не знаю, как тебе объяснить… Общая ситуация. Атмосфера. Вытянутые лица, эти постоянные разговоры «раньше было все, теперь нет ничего». Понимаешь?
― Прекрасно понимаю. Ты мне сама только что описывала, как хорошо было до войны.
― Видишь, до чего я здесь уже дошла? Становлюсь нытиком.
― А ты предпочла бы делать вид, что все прекрасно?
― Несомненно. Привыкла, знаешь ли, идти по жизни смеясь.
― Тогда нам с тобой не по пути.
― А что, мы с тобой уже куда-то собираемся?