Эпоха Хаоса.1.2

[elhena]

― Теперь и поговорить можно, ― сказал Ликурий, когда они покинули купол.
― Сурово тут у вас.
― Это только Милосердие свирепствует, а так у нас народ нормальный.
― Милосердие, говоришь, свирепствует?
― Ну зовут его так, что ты будешь делать.
― Да уж, имечко он себе подобрал, будьте-здрасьте.
― Он на самом деле нормальный мужик, только как к нам приехал, так его рабочий зуд не покидает.
― Он вообще кто?
― Клирик, как они себя называют.
― Это те, которые очень интенсивно общаются с богом?
― Угу. Проводники божественной воли.
― И что он тут у вас делает?
― Лечит. У нас одно время много раненых было. Мы почти что в госпиталь переквалифицировались. Ну, знаешь, из больших городов к нам раненых отправляли. Беженцев много было с Центральной равнины. Сейчас спокойнее стало. Последняя большая волна вместе с Воином и Гры прибыла.
― Это тот самый орк, который знает эльфийский?
― Слухи о его знаниях сильно преувеличены. По-эльфийски он знает лишь одну фразу: «Ситуация полностью контролируется соединениями под моим командованием». Неужели ты его не видел ни разу? Ты ведь из Виллариса.
― В Вилларисе до войны не меньше ста пятидесяти тысяч населения было. Я эльфов-то всех не знал.
― Да, мы тут привыкли к другим масштабам. Хотя теперь тут жизнь бьет, как гейзер, только успевай уворачиваться.
― И тут мы снова возвращаемся к Милосердию.
― Не сыпь мне соль на рану, как любит напевать один наш постоялец. Представляешь, приезжает к нам и с порога заявляет, что бог скорбит о контрадеистах и посылает его облегчить наши страдания. Прибудь он месяцев на шесть раньше, мы бы его в номер с мягкими стенами без острых предметов определили, а так отстроили ему отдельный корпус ― он, видишь ли, в наших старых корпусах работать не может, контакта с богом не чувствует. Еще бы! Конечно, не чувствует, еще осьмены строили! Вот он с тех пор у нас и околачивается.
― Достал?
― Не то слово. Ничего не могу сказать, работу свою знает на все сто, руки новые отращивает, глаза, выбитые зубы, то есть, повторюсь, в профессиональном плане он в полном порядке, но общаться с ним абсолютно невозможно. Все разговоры только об одном ― помощь ближнему, преодоление последствий войны, строительство светлого будущего для всех. Присесть не дает ни на минуту.
― Может, мне уехать, пока еще не поздно? А то он и меня подключит к общественно-полезной деятельности.
― Он только персонал терроризирует. Договорился с Авиенной ― это наша начальница, ― а мы теперь пожинаем плоды их соглашения. Ладно, хватит о нем, давай я тебя лучше с творчеством наших постояльцев ознакомлю. Вот, например, эту избушку, облицованную речной галькой, сложил в свою время Тишуб, если тебе это имя о чем-нибудь говорит.
― Из папиных учеников. Теперь, кажется, возглавляет цех магов у продеистов.
― Кстати, хочешь посмотреть, что папа делал?
― А я и так знаю. Вот эта падающая башня ― это его.
― Круто! Вот что значит сын! Никто не верит, а ты с первого взгляда узнал.
― Стиль абсолютно не его, но он маме все уши прожужжал, что, будь у него время, он бы обязательно сделал падающую башню. Она еще просвечивается солнечными лучами, да?
― На закате.
― Именно так он и хотел, на закате. Рисовал чертежи на кальке, а потом часами их на свет просматривал. Когда мы с мамой его вспоминали, нам даже говорить ничего не надо было, просто она или я этот его жест повторяли, как он чертежи на весу держал.
― Неинтересно у тебя экскурсоводом быть, тебя удивить невозможно.
― Я же говорю, архитектурой мне все детство отравили. Ты бы меня удивил, если бы сказал, что у вас есть текст его «Манифеста».
― Он еще и писал? Не знал.
― Он чем только не занимался. Видишь ли, у него была идея, которую он проводил в жизнь всеми доступными средствами. Я помню, мы с мамой в свое время на эту тему перешучивались, что даже гениальность должна знать границы.
― Хорошо, вычеркиваем из списка архитектуру и литературу. Что с живописью? Хочешь, галерею покажу?
― Тебя Милосердие убьет.
― Не-а. Мы сперва к начальнице заглянем, она распорядится, чтобы я тебе тут все показал, она всегда так делает, когда новенькие прибывают. А Милосердие с ней никогда не спорит, побаивается ее, я полагаю.